Всё ли нам ясно в евангельском повествовании о событиях Страстной недели, о распятии, погребении и Воскресении Христа? У многих людей возникают вопросы и недоумения. На эти вопросы отвечает протоиерей Димитрий Юревич, заведующий кафедрой библеистики Санкт-Петербургской духовной академии.
Кто именно арестовал Христа?
Это, во-первых, были люди, посланные первосвященником Каиафой: его слуги и сторожа Иерусалимского храма, а во-вторых, в помощь им был придан отряд римских солдат — спира, как он назван в церковнославянском переводе Евангелия.
До сих пор у историков нет однозначного мнения о том, каков был статус этого отряда: то есть выполняли солдаты в данном случае свои прямые служебные обязанности или их наняли иудейские первосвященники. Тут нужно сделать пояснение: Иудея в то время находилась под прямой оккупацией Римской империи, в ней стояли гарнизоны римских войск. Есть предположение, основанное на мнении святого Иоанна Златоуста, что начальство разрешало солдатам в свободное от несения службы время выполнять частные заказы, закрывая на это глаза. «Но каким образом уговорили спиру? Это были солдаты, готовые делать всё за деньги», — писал святитель Иоанн Златоуст в «Беседах на Евангелие от Иоанна».
Однако есть и другое мнение: первосвященники могли обратиться к представителям римского гарнизона с просьбой выделить солдат для ареста потенциального бунтаря из Галилеи. Наконец, обе эти версии могут совмещаться: солдаты выполняли приказ своего непосредственного командира, но при этом ещё и получили деньги от нанимателей.
Тут важен мотив первосвященников: зачем им потребовалась спира? Скорее всего, её наняли для подстраховки: во-первых, вдруг у Иисуса найдутся вооружённые защитники, а во-вторых, вполне возможно, первосвященники могли не вполне доверять храмовой страже: а что, если и среди них окажутся тайные последователи Христа?
Какова во всём этом была роль Иуды? Без него никак невозможно было произвести арест?
Роль была ключевой. Предательство Иуды не ограничилось только тем, что в среду он пришёл к первосвященникам, сообщил некую информацию и получил за неё тридцать сребреников. Нет, за эти деньги от него требовалось большее: он должен был руководить всей «спецоперацией». То есть, во-первых, привести храмовую стражу и римских солдат в нужное время в нужное место, во-вторых, показать, кого именно следует арестовать, кто из собравшихся на Елеонской горе — Иисус. Для римских солдат все эти иудеи были на одно лицо, им нужно было дать знак, кого хватать. В-третьих, Иуде следовало «разрулить» проблемы, если те вдруг возникнут.
И проблемы действительно возникли. Из Евангелия от Иоанна Богослова мы знаем важную подробность, которой нет у других евангелистов. Когда эта вооружённая толпа подходит, то Христос, зная намерения их сердец, спрашивает: «Кого ищете?» Они отвечают: «Иисуса из Назарета». Он отвечает: «Это Я!» И тут же все падают ниц. Все, включая римских солдат.
Почему они падают?
Есть версия, что слова Иисуса, в греческом переводе переданные как «Я есть», по-еврейски звучали как имя Божие. То есть «Яхве». Это имя в ту эпоху уже не должно было произноситься вслух, и, услышав его, иудеи упали ниц от страха. Но почему тогда упали римляне, для которых всё это ничего не значило? Комментируя это место, святитель Иоанн Златоуст предполагает, что в момент, когда Господь назвался, что-то произошло, каким-то образом Он явил Свою власть. Проняло даже римских солдат, возникли сумятица, смущение. И тогда Иуда, чтобы пресечь возможную панику, решительно вмешивается, выходит на первый план. Он приветствует Иисуса — и чтобы показать воинам, кого хватать, и чтобы успокоить их: мол, всё в порядке, всё под контролем, это обычный человек, раз я так по-свойски его приветствую.
А целовать-то было зачем? Недостаточно было просто ткнуть пальцем?
В то время в Иудее это было обычное приветствие между друзьями. И, прибегая к такой форме обращения, Иуда тем самым показывает свою особую близость к Учителю (возможно, преодолевая тем самым собственное смущение, робость) — и одновременно даёт солдатам знак, кого хватать. Но мало того: он тем самым как бы подчёркивает, что это не Бог, перед Которым они только что падали ниц, а обычный человек, с которым он, руководитель группы захвата, там панибратски здоровается. В этом-то и заключается изощренность Иуды, который хочет подчеркнуть свою близость к тому, Кого предаёт.
На этот его цинизм, кстати, указывает и Сам Господь словами: Целованием ли предаёшь Сына Человеческого? (Лк 22:48).
А на каком основании вообще Христа арестовали? Какую «статью» Ему инкриминировали?
Заметим, что при аресте Ему вообще никакого обвинения не выдвинули, просто схватили и потащили в Синедрион — высший иудейский суд. В религиозном плане обвинение заключалось в том, что Он — богохульник, поскольку называет Себя Сыном Божиим. А термин «Сын Божий» в тогдашнем иудаизме был титулом Мессии (мы знаем это, к примеру, благодаря изучению кумранских рукописей). Причём если мы внимательно рассмотрим евангельский текст, то увидим, что Сам Господь в слово Мессия вкладывал больший смысл, нежели просто особый праведник, способный творить чудеса (а именно таким было тогдашнее массовое представление о грядущем Мессии). Нет, Господь постоянно показывал ученикам, что слова «Сын Божий» надо понимать в буквальном смысле. Согласно евангелисту Иоанну, Он даже говорил: Я и Отец — одно (Ин 10:30), из чего слушатели делали вывод, что Он считает Себя равным Богу.
При этом у судей поначалу было туго с аргументами, высказывания лжесвидетелей звучали как-то неубедительно (об этом говорится в Евангелии от Марка, 14:55–56). Тогда Иисусу задали прямой вопрос: Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам: Ты ли Христос, Сын Божий? (Мф 26:63). Напомню, что Христос — это греческий перевод еврейского слова Мессия. И Господь даёт утвердительный ответ: …ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных (Мф 26:64). После такого признания судьям уже никакие дополнительные аргументы оказались не нужны, они убедились в явном богохульстве и вынесли приговор: повинен смерти. Согласно иудейским традициям, за богохульство следовало побить камнями.
Но сами они официально не могли ни выносить смертные приговоры, ни тем более приводить их в исполнение, поскольку Иудея находилась под властью Рима и право приговаривать к смертной казни было только у римской администрации. Именно поэтому члены Синедриона утром в пятницу и повели Христа к Пилату. Но поскольку выдвигать перед Пилатом обвинение в богохульстве было бесполезно (римскую власть внутрииудейские религиозные распри не интересовали), то им нужно было обвинить Господа в светском уголовном преступлении. И они заявили, что Иисус хочет стать царём иудейским. То есть обвинение чисто политическое.
Тут нужно сделать небольшой исторический экскурс. До 4 года до Р. Х. Иудеей правил Ирод Великий. Это был марионеточный режим, зависимый от Рима, но формально всё же какой-то суверенитет предполагался. После смерти Ирода ему наследовал его сын Архелай. Рим был недоволен его правлением, сместил с должности, и с 6 года по Р. Х. было введено прямое римское управление, то есть Иудея стала обычной римской провинцией. Поэтому человек, объявивший себя царём иудейским (или хотя бы выразивший желание таковым стать) — это с точки зрения римской администрации сепаратист, посягающий на целостность империи. То есть это было тяжелейшее обвинение, безусловно предполагавшее смертную казнь.
Почему Христа арестовали именно в ночь с четверга на пятницу, ни раньше, ни позже?
На это есть две причины. Первая и, думаю, основная — Божественная воля. Распятие произошло в пятницу, 14 нисана по еврейскому календарю. Дело в том, что этот день — еврейская Пасха. Вечером этого дня полагалось заколоть и есть пасхального агнца. И смерть Христа на Пасху обретает символическое значение. Апостол Павел в первом послании к Коринфянам писал: …ибо Пасха наша, Христос, заклан за нас (1 Кор 5:7). Эта символика была вполне понятна современникам Христа. Подобно тому, как иудеи приносили в жертву ягнёнка в память об освобождении от рабства в Египте, Иисус Христос становится жертвой для спасения уже не только евреев, но и всего человечества, от гораздо более страшного рабства: рабства греху и смерти.
Вторая причина гораздо более прозаическая. Для Иуды, решившего предать своего Учителя, ночь с четверга на пятницу была наиболее удобным временем: он знал, что Иисус часто ходил с учениками помолиться в Гефсиманский сад, знал, что после Тайной Вечери в четверг Иисус пойдёт именно туда, и это место наиболее удобно для ареста — там безлюдно, можно не опасаться возмущения народных толп.
Зачем Пилат велел прикрепить к кресту табличку с надписью «Царь иудейский» на трёх языках?
Видимо, тут имели место две причины. Во-первых, таким образом Пилат уязвил иудейскую элиту, как сейчас бы сказали, «потроллил». Они же просили его написать иначе: «он называл себя царём иудейским», но Пилат отказался менять надпись, как бы намекая им тем самым: вот ваш царь! Вы хотели осудить Его как Царя — ну так пожалуйста, получите. Прекрасно зная об их сепаратистских настроениях, Пилат лишний раз даёт им понять, что царя у них нет и не будет.
А во-вторых, такой надписью Пилат застраховал себя от ненужных толков. Ведь смысл такой таблички — официальное извещение, по какой причине римская власть осудила данного человека. А поскольку Иисус в то время уже был достаточно известен, и в Иерусалим на праздник Пасхи пришло много людей, знавших о чудесах Иисуса, слышавших Его проповеди, то Пилату нужно было им показать: Иисус осуждён не за чудеса и не за проповеди, а по чисто политической причине: за то, что Он стремился стать царём иудейским.
Почему Пилат согласился с обвинением против Иисуса?
Он как раз не согласился с обвинением. Судя по тексту Евангелия, Пилат, произведя собственное следствие, быстро понял, что обвиняемый — вовсе не политический заговорщик, что Он совершенно непохож на зилотов, мечтавших силовым путём свергнуть римскую власть.
Однако Пилат столкнулся с шантажом иудейской верхушки и не выдержал давления. Ему угрожали доносом в Рим. Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царём, противник кесарю (Ин 19:12). Как опытный чиновник, Пилат понимал, что это опасно, что как минимум можно лишиться должности. И испугался.
При этом он сделал попытку спихнуть с себя ответственность: зацепившись за то обстоятельство, что Иисус считался жителем Галилеи, он отправил Его на суд Ирода Антипы, который был тогда правителем Галилеи и Пиреи. Тут снова нужно дать небольшую справку: то, что тогда называлось Иудеей, включало в себя три области: собственно Иудею, Самарию и Идумею. Все они находились под прямым управлением римской администрации. А вот севернее были области Галилея и Пирея, которыми правил царь Ирод Антипа. Это был марионеточный режим, целиком подвластный Риму, но чисто формально и Пилат, и Ирод Антипа в римской «табели о рангах» занимали одинаковое место. Отсылая Иисуса на суд Ирода Антипы, Пилат поступил расчётливо. С одной стороны, избавлялся от необходимости принимать решение, а с другой — продемонстрировал Ироду Антипе, с которым до того был в натянутых отношениях, жест доброй воли. И надо сказать, Ирод Антипа этот жест оценил и ответил симметрично: не найдя никакой вины на Иисусе, отправил того обратно Пилату. Так что круг замкнулся. Евангелие от Луки (23:12) говорит, что с тех пор Ирод с Пилатом стали друзьями.
А почему вообще Пилат пытался спасти Иисуса от смертной казни? Не всё ли ему равно, иудеем больше, иудеем меньше? Он был такой гуманист?
В Евангелии называются две причины. Во-первых, Пилат был убеждён в невиновности Иисуса (Мф 27:18), а во-вторых, жена просила Пилата: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него (Мф 27:19). Несомненно, что, как язычник, Пилат серьёзно относился к таким снам и мог действительно испугаться.
Но чтобы понять психологические причины его действий, нужно учитывать исторический и культурологический контекст. Никаким гуманистом в современном понимании Пилат, разумеется, не был. Из Евангелия мы знаем, что иудеи считали его жестоким правителем (Лк 13:1), да и вообще он занимал должность, не предполагавшую мягкости и человеколюбия. Но в данном случае ему, как римлянину, были неприятны попытки иудеев осудить кого-либо по религиозным соображениям. Римляне в ту эпоху совсем иначе, нежели иудеи, относились к религии, они считали её, скажем так, важной государствообразующей скрепой, но осуждать кого-то на смерть из-за религиозных разногласий — такое им казалось варварством.
Можно предположить, что Пилат был по-своему справедливым человеком — в античном понимании справедливости. Ведь в то время, которое мы обсуждаем, I век по Р. Х., уже широко распространилось учение стоиков, которые говорили о воздержанности, вводили понятия страстей, добродетелей, пороков. Многие высокопоставленные люди разделяли их взгляды. Мы не знаем, был ли стоиком Пилат, но несомненно, что он соприкасался с этими идеями. В частности, с идеей, что правление должно быть справедливым, что Римская империя несёт покорённым народам идею мира, цивилизации и справедливости.
Поэтому он и хотел оправдать Иисуса — чтобы не участвовать в явной несправедливости. Он же понимал, что происходит, он видел, что перед ним праведник, которого хотят погубить из зависти.
Кроме того, у Пилата, конечно, был и дополнительный мотив оправдать Христа — сильнейшая неприязнь по отношению к иудейской верхушке. В Евангелии тому множество свидетельств. И уж, разумеется, ему не хотелось идти на поводу у первосвященников, которые требовали от него отпустить Варавву — зилота, совершившего незадолго до того убийство. Как представитель римской администрации, Пилат обязательно должен был казнить этого экстремиста. В общем, нетрудно понять, что подчиняться давлению иудейской элиты было для него унизительным.
Мог ли Пилат всё же оправдать Иисуса? Была ли у него альтернатива?
Несомненно, была. Он же, как и любой человек, обладал свободой воли, а не был запрограммированным роботом. Да, он мог рискнуть, мог наплевать на угрозы первосвященников и отпустить Иисуса. Да, это вполне могло для него кончиться печально. Ведь с точки зрения императора, который получил бы соответствующие доносы, дело выглядело бы так: чиновник, поставленный на эту должность, чтобы блюсти интересы Рима, чтобы утверждать на этой земле римскую власть, отпускает явного мятежника, собиравшегося провозгласить себя иудейским царём и устроить восстание. Тем самым он демонстрирует слабость римской власти, увеличивает вероятность мятежа (которая и без того не была нулевая, движение зилотов было вовсе не таким уж маргинальным). Ну и как на такое надо реагировать?
Печальная ирония судьбы: именно в том, чего больше всего хотелось иудейской элите — свержении римской власти и восстановлении своей государственности — они готовы были обвинить Пилата.
Тот мог поступить справедливо — и пострадать за свою справедливость. Сложно сказать, как именно он бы пострадал. Не факт, что казнили бы — всё-таки личное участие в антигосударственном заговоре ему бы не инкриминировалось, но карьера была бы разрушена. Выбирая между справедливостью и карьерой, Пилат выбрал карьеру.
Умирая на кресте, Иисус закричал: «Боже, Боже, зачем Ты Меня оставил?» Как это понимать?
Когда Господь возглашает «Боже, зачем Ты Меня оставил?» — Он возглашает это как человек, по Своей человеческой природе. Возглашает как человек, испытывающий максимальное страдание. А максимальная степень страдания для человека — это ощутить, что Бог его оставил.
Мог ли Христос облегчить Себе эту муку, чтобы хотя бы не испытывать чувство богооставленности? Несомненно, мог.
Но Он добровольно восходит на крест, добровольно подчиняет Свою человеческую природу божественной воле, добровольно отказывается от любой анестезии. А нестерпимые физические страдания придают Ему, по человеческой природе, ощущение богооставленности.
Зачем это Ему было нужно? Чтобы потом у верующих людей не возникало мысли, будто они страдают тяжелее, чем страдал на кресте Господь, будто Он неспособен понять их боль, их скорбь. Нет, Господь пострадал тяжелее, сильнее, чем любой человек, Он прошёл все уровни страдания — в том числе и богооставленность. Разница в том, что мы страдаем вследствие наших грехов, а Он страдал безвинно, за нас. И поэтому никто не вправе сказать Ему: «Тебе меня не понять, Ты не испытал того, что испытываю я».
Как же Его мог оставить Бог, если Он сам — Бог?
Это очень важный вопрос, пытаясь разрешить который, многие впали в ересь. Суть вопроса такова: Кто именно страдал на кресте? Человек или Бог? Одни считали, что страдал только человек, а Бог никак в этих страданиях не участвовал, и тогда получалось, что Иисус не самом деле не был Богом, а был лишь праведным человеком, отмеченным особой божественной благодатью. Такова ересь несторианства. Другие утверждали, что Господь — это только Бог, человеческое в Нём только видимость, и отсюда следовало, что Он на самом деле вовсе не страдал на кресте. А раз так — значит, и никакого искупления быть не может. Это ересь монофизитства.
Преодолевая обе эти ереси, Церковь на IV Вселенском Соборе (451 год по Р. Х.) приняла такое определение: единая Личность Христа вбирает в себя две природы — Божественную и человеческую, которые соединены в Нём «неизменно, нераздельно, неразлучно, неслиянно». Страдала не та или иная природа, а Личность Христа целиком, причём для Личности источником мощнейших страданий стала человеческая природа — тело и душа. Поскольку Личность при этом продолжала обладать Божественной природой, то страдал на Кресте, как это ни парадоксально, не только человек, но и Бог.
Сколько же дней Иисус был мёртв? Судя по Евангелию, около полутора суток, от вечера пятницы до воскресной ночи. Но почему тогда Он сам говорил, что «после трёх дней воскресну», «Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи»? Получается противоречие?
Не получается. Просто тогда, в той культуре, говоря о каком-то промежутке времени, часть дня считали за день. Кусочек пятницы, вся суббота и кусочек воскресенья — это обозначалось словами «три дня». И даже выражение «три дня и три ночи» не следует понимать в современном, астрономическом смысле, как трое суток — это была фигура речи. Это вообще особенность хронологии древнего мира, которая представляет большую сложность для историков. Когда, например, в древнем источнике говорится «в третий год», на самом деле это может действительно указывать на промежуток в три года, но может быть и один год с небольшим.
В субботу с утра первосвященники пришли к Пилату просить, чтобы тот поставил у гроба Иисуса стражу. Но ведь это же было в субботу, когда, по иудейскому закону, запрещалась любая деятельность. Нарушили ли они тем самым заповедь о субботе?
Не факт, что нарушили. Тут вновь нужен небольшой религиоведческий экскурс. В иудаизме детально регламентировано, что можно делать в субботу, а чего нельзя, но сами эти регламенты со временем менялись, причём в сторону ужесточения. Как именно было в первом веке по Р. Х., мы в точности не знаем. Основной наш источник тут — произведения Иосифа Флавия, и в них мы не найдём столь детальной, подробной регламентации, как в более поздних иудейских источниках: Вавилонском Талмуде, Иерусалимском Талмуде. Но люди часто делают ошибку, считая, что раз так написано в Талмуде, значит, так было всегда, в том числе и во времена Христа. Какова была строгость тех требований, мы можем судить по фрагментарным данным. Например, в Деяниях апостольских (1:12) говорится о «субботнем пути», то есть максимальном расстоянии, которое иудей имел право пройти в субботу. Это 2000 локтей, то есть около километра. Мы не знаем, сколько именно пришлось пройти первосвященникам до дворца Пилата.
Но самое главное даже не это. В иудаизме считается, что чисто внешние, механические требования субботы можно нарушить ради выполнения некой высшей религиозной цели (например, если Пасха приходится на субботу, то можно выполнять те обряды, которые в обычную субботу запрещаются). Наверняка первосвященники полагали, что если и нарушают формальные предписания заповеди о субботе, то ради высшей цели: спасения иудейского народа, устранения религиозной смуты. Даже с точки зрения Талмуда их поведение оправдано. А поскольку, как я уже сказал, строгость требований со временем возрастала, то тем более в 30 году по Р. Х. поступок первосвященников считался вполне допустимым.
Когда Иисус умер на кресте, были мощнейшие знамения: трёхчасовая тьма, землетрясение, завеса храмовая разодралась, несколько покойников воскресли и пришли в Иерусалим. А когда Иисус воскрес, такого не было. Почему?
Действительно, смерть Господа на кресте сопровождалась потрясающими знамениями. Об этом мы знаем из Евангелий от Матфея, Марка и Луки. Но тут надо понимать, что, во-первых, знамения соответствуют смыслу евангельских событий, а во-вторых, они посылаются людям с определённой целью. Это ни в коем случае не «спецэффекты».
Естественно, в тот момент, когда Господь умер на кресте, мало кто из присутствующих мог осознать смысл всех этих знамений, хотя были и осознавшие, например, сотник Лонгин (Лк 23:47). Но впоследствии, уже когда апостолы начали проповедовать Благую Весть, люди сопоставляли её с этими потрясающими знамениями, и им открывался их смысл.
Когда Господь умер на кресте — это было величайшим событием мировой истории. Суть распятия в том, что искупается род человеческий, прощаются грехи людские через распятие Господа, через Его жертву. А из этого следует, что ветхозаветная религия утрачивает своё прежнее значение, уже не нужно принесения в жертву козлов, овец и так далее, о чём потом напишет апостол Павел в Послании к Евреям. И вот чтобы продемонстрировать, как всё серьёзно, Господь и посылает впечатляющие знамения.
Вот, например, тьма, продолжавшаяся три часа. Что это такое? Никакими сгустившимися тучами (как это описано, к примеру, у Булгакова в «Мастере и Маргарите» или показано в фильме Мэла Гибсона «Страсти Христовы») такую тьму не объяснить. Не объяснить её и солнечным затмением, потому что, во-первых, согласно данным астрономии никаких солнечных затмений в Иерусалиме в тот год не было, а во-вторых, при полном солнечном затмении полная тьма продолжается всего несколько минут — а тут было три часа.
Или ещё более яркое знамение — воскресшие праведники, явившиеся людям в Иерусалиме. То есть ещё и Христос не воскрес, Он только сходит во ад и ещё даже не разрушил его, а эти ветхозаветные праведники уже были освобождены Его жертвой. А вот с Воскресением — другое дело. Это, конечно, ничуть не менее значимое событие, чем смерть Бога на кресте, но «педагогический подход» у Господа здесь иной. Воскреснув, Он являлся только Своим ученикам — то есть тем, кому предстояло вскоре идти в мир с проповедью Христа распятого и воскресшего. Они должны были стать свидетелями Воскресения. Всем прочим это было бы, скажем так, неполезно.
Но почему же, воскреснув, Иисус не являлся народу? Почему только ученикам? Ведь если бы все убедились в том, что Он воскрес, то, несомненно, стали бы христианами!
Нет. Не стали бы. Это на первый взгляд кажется парадоксальным — но тот, кто не хочет верить, не будет верить, даже если представить ему неопровержимые свидетельства. Вот воскресил Господь Лазаря — совершил небывалое чудо! — и что, все в Него уверовали? Напротив, иудейская элита решила, что уж теперь-то точно надо Его убить. Вспомним, кстати, и притчу Господню о богаче и Лазаре, где Авраам говорит богачу: Если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мёртвых воскрес, не поверят (Лк 16:31). Вспомним и то, что воскресший Господь сказал Фоме: … ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие (Ин 20:29).
Это очень важный момент: подлинная вера всегда предполагает свободу. Свободу принять и свободу отвергнуть. В том-то и парадокс веры, что она выстраивается на чём-то внешнем — свидетельствах, знамениях, но в ней всегда остается некое пространство свободы, которое должно быть заполнено личным произволением. Если припереть человека к стенке железными аргументами, то хотя он и уверует — всё равно вера его будет подневольной, вынужденной. Про такую веру говорил апостол Иаков: и бесы веруют, и трепещут (Иак 2:19). В такой вере не было бы доверия, не было бы любви, и потому она не стала бы спасительной.
Именно поэтому воскресший Господь не являлся первосвященникам, фарисеям, Пилату, и так далее. Явись Он им — они сперва попытались бы Его снова убить, а когда это у них бы не получилось, уверовали бы в Него совершенно по-язычески, только из страха. А в страхе нет любви (1 Ин 4:18).
Протоирей Димитрий Юревич
